Неточные совпадения
Тем не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву,
отрезал ножом ломоть
головы и немедленно проглотил.
— Нет, молодой человек, — сказал он, качая
головою. — На таком великом расстоянии неприятелю легко будет
отрезать вас от коммуникации с главным стратегическим пунктом и получить над вами совершенную победу. Пресеченная коммуникация…
— Вот Дудорову ногу
отрезали «церкви и отечеству на славу», как ребятенки в школе поют. Вот снова начали мужикам
головы, руки, ноги отрывать, а — для чего? Для чьей пользы войну затеяли? Для тебя, для Дудорова?
Малость,
отрезать ни за что ни про что человеку
голову, да еще и безвинному ребенку!
Почему ж не пособить человеку в таком горе? Дед объявил напрямик, что скорее даст он
отрезать оселедец с собственной
головы, чем допустит черта понюхать собачьей мордой своей христианской души.
А коли меня, то куда? в
голову, так всё кончено; а ежели в ногу, то
отрежут, и я попрошу, чтобы непременно с хлороформом, — и я могу еще жив остаться.
— Сигарку, вечером, у окна… месяц светил… после беседки… в Скворешниках? Помнишь ли, помнишь ли, — вскочила она с места, схватив за оба угла его подушку и потрясая ее вместе с его
головой. — Помнишь ли, пустой, пустой, бесславный, малодушный, вечно, вечно пустой человек! — шипела она своим яростным шепотом, удерживаясь от крику. Наконец бросила его и упала на стул, закрыв руками лицо. — Довольно! —
отрезала она, выпрямившись. — Двадцать лет прошло, не воротишь; дура и я.
Сидя в кухне и потирая избитую
голову, я быстро догадался, что пострадал зря: нож был тупой, им даже хлеба кусок трудно
отрезать, а уж кожу — никак не прорежешь; мне не нужно было влезать на спину хозяина, я мог бы разбить стекло со стула и, наконец, удобнее было снять крючок взрослому — руки у него длиннее.
У трупа
отрезали руки и ноги, палачи разнесли их по четырем углам эшафота,
голову показали уже потом и воткнули на высокий кол.
Замыслов (с увлечением). Она — талант!
Отрежьте мне
голову, если я ошибаюсь!
Суслов (усмехаясь). А вдруг придется
отрезать? Совсем без
головы — неудобно… Ну, идем, Сергей!.. До свиданья, Варвара Михайловна. Честь имею… (Кланяется Замыслову.)
Бог знает; о тебе
Там говорить не слишком нынче смеют.
Кому язык
отрежут, а кому
И
голову — такая, право, притча!
Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.
На площади, где человека три
Сойдутся, — глядь — лазутчик уж и вьется,
А государь досужною порою
Доносчиков допрашивает сам.
Как раз беда; так лучше уж молчать.
Домашним хозяйством никто не занимался, и оно шло весьма плохо, даже стол был очень дурен, и по этому обстоятельству случилось со мной вот какое приключение: один раз за ужином (мы ужинали всегда в большом доме за общим столом) подали ветчину; только что я,
отрезав кусок, хотел положить его в рот, как стоявший за моим стулом Евсеич толкнул меня в спину; я обернулся и с изумлением посмотрел на своего дядьку; он покачал
головой и сделал мне знак глазами, чтобы я не ел ветчины; я положил кусок на тарелку и тут только заметил, что ветчина была тухлая и даже червивая; я поспешно отдал тарелку.
И затем, обернувшись к жертвеннику, он принял из рук помощника белого голубя с красными лапками,
отрезал птице
голову, вынул у нее из груди сердце и кровью ее окропил жертвенник и священный нож.
— Как дело было?..
Отрезало ногу и вся недолга… Ну да не стоит об этом говорить, словами тут не поможешь, самое проклятое дело, а вот ты, братику, переезжай скорее на Половинку, мы к тебе в гости будем ездить. Ах, Александра Васильевна, здравствуйте, голубушка; вот я вам статистику привел
головой!..
Директор слушал атлета, повернувшись к нему вполоборота и глядя мимо его
головы в окно. Убедившись, что Арбузов кончил, он перевел на него свои жесткие глаза, с нависшими под ними землистыми мешками, и
отрезал коротко и внушительно...
Он сознал ясно, что миновал страшную опасность. «Эти люди, — думалось ему, — вот эти-то самые люди, которые еще за минуту не знают, зарежут они или нет, — уж как возьмут раз нож в свои дрожащие руки и как почувствуют первый брызг горячей крови на своих пальцах, то мало того что зарежут, —
голову совсем
отрежут „напрочь“, как выражаются каторжные. Это так».
— Командирша такая,
голова, была, что синя пороха без ее воли в доме не сдувалось. Бывало,
голова, не то, что уж хозяйка моя, приведенная в дом, а девки-сестры придут иной раз из лесу, голодные, не смеют ведь, братец ты мой, без спросу у ней в лукошко сходить да конец пирога
отрезать; все батьке в уши, а тот сейчас и оговорит; так из куска-то хлеба,
голова, принимать кому это складно?
Ты видишь этот черный пук волос!
Пускай они сгорят со мной. Сегодня.
Я их
отрезал с
головы ее!
Я помнил, что во время моего детства носили косы, помнил, что у моего отца коса была с лишком в аршин длиною, и помнил, как он приказал ее
отрезать, уступив духу времени и просьбам моей матери; но с тех пор я ничего подобного не встречал, — и коса Рубановского, которая беспрестанно шевелилась и двигалась, сообразно движению его
головы, привлекала мое внимание, и я не мог отвести от нее глаз; старик это заметил и сурово посмотрел на меня.
— Да что мне знать-то? Знать мне, матушка Алена Игнатьевна, нечего: коли по миру идти — пойду, мне ничего. Э! Не такая моя
голова, завивай горе веревочкой: лапотницей была, лапотницей и стала! А уж кто, любезная, из салопов и бархатов надел поневу, так уж нет, извини: тому тошно, ах, как тошно! —
отрезала Грачиха и ушла из избы, хлопнув дверью.
— А хоть бы я, например? —
отрезал Масляников, облокотясь на стол и прищурясь на Машу. — Куда ж ему равняться со мной? У меня
голова на плечах, а у него что? Тыква, не
голова!
— Пустых речей говорить тебе не приходится, —
отрезал тысячник. — Не со вчерашнего дня хлеб-соль водим. Знаешь мой обычай — задурят гости да вздумают супротив хозяйского хотенья со двора долой, найдется у меня запор на ворота… И рад бы полетел, да крылья подпешены [Подпешить — сделать птицу пешею посредством обрезки крыльев.]. Попусту разговаривать нечего: сиди да гости, а насчет отъезда из
головы выкинь.
— Как! — закричал Марк Иванович. — Да чего ж вы боитесь-то? чего ж вы ряхнулись-то? Кто об вас думает, сударь вы мой? Имеете ли право бояться-то? Кто вы? что вы? Нуль, сударь, блин круглый, вот что! Что вы стучите-то? Бабу на улице придавило, так и вас переедет? пьяница какой-нибудь кармана не сберег, так и вам фалды
отрежут? Дом сгорел, так и у вас
голова отгорит, а? Так, что ли, сударь? Так ли, батюшка? так ли?
— Нет! —
отрезал сердито Карл и опять ударил изо всей силы льва по
голове. — Цезарь, назад!
— А когда придут? Скажи, коли с Богом беседовал, — с досады мотнув
головой,
отрезал Орошин. — По нашему простому человечьему разуменью, разве что после Рождества Богородицы придут мои баржи на Гребновскую, значит, когда уже квартальные с ярманки народ сгонят…
— Боже мой! Не только волосы, самую
голову свою охотно дам я
отрезать, если бы это принесло пользу моим обеим родинам, — прошептала так тихо Милица, что собеседник её едва смог расслышат последние слова.
Мало ли
голов отрезали чехам, а они все живы.
— Нового, нового, мать моя? Дай, Господи, мне память! — сказала голодная старуха, вынув с трудом из стены заржавленный нож и подав его маркитантше, чтобы она
отрезала ей хлеба. — Да, у скотника в Пебо отелилась корова бычком о двух
головах.
«В Ильин и на другой день мы были в refectoire с турками; ох, как мы потчевались! Играли, бросались свинцовым большим горохом да железными кеглями в твою
голову величины; у нас были такие длинные булавки да ножницы кривые и прямые, рука не попадайся, тотчас
отрежут, хоть и
голову. Кончилась иллюминацией, фейерверком. С festin турки ушли ой далеко, Богу молился по-своему и только; больше нет ничего. Прости, душа моя, Христос Спаситель с тобой».
Тут Андрюша (ибо это был он, опушенный белыми хвостами, которые
отрезали на этот случай от двух лошадей и припутали ему на скорую руку к подбородку и на
голову), тут Андрюша снял все атрибуты лесовика и явился перед мельником в своем настоящем виде.
Сначала пала рука Волынского, потом три окровавленные
головы (его, Щурхова и Перокина). Эйхлер и служка не удостоены этой чести: их наказали кнутом и сослали в Сибирь, в каторжную работу. Графу Купшину (по лишении его чинов!..)
отрезали язык и дали паспорт в вечную ссылку. Видно было по знакам его, что он просил смерти.
«Простая одежда, — говорит очевидец, — придавала блеск ее прелестям. Один из палачей сорвал с нее небольшую епанчу, покрывавшую грудь ее; стыд и отчаяние овладели ею, смертельная бледность показалась на челе ее, слезы полились ручьями. Вскоре обнажили ее до пояса ввиду любопытного, молчаливого народа; тогда один из палачей нагнулся, между тем другой схватил ее руками, приподнял на спину своего товарища, наклонил ее
голову, чтобы не задеть кнутом. После кнута ей
отрезали часть языка».
Весь глубокомысленный план о том, чтоб
отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по
голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но и этого нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Праша метнулась назад и с гневом отшвырнула Зинаиду Павловну, которая как будто хотела
отрезать ей отступление, — и она задрожала и спутала у себя в
голове все соображения, кроме того, что тут ужасно и опасно. А Зинаида Павловна, как всегда равнодушная к тому, что к массе ее грехов обнаружился еще один грех, доброжелательно убеждала свою вдовствующую племянницу...
Выслушав это, Керасивна мало подумала и, тряхнув
головою, прямо
отрезала...